ДАВИД ПОБЕЖДАЕТ В БОЮ

Конек Джалали понес Мгерова сына на Цовасар, остановился у Молочного родника и когда увидел, что всадник не думает слезать, то опустился на колени.

Давид решил, что конь притомился.

— Ах, чтоб ты себе шею сломал, Конек Джалали! — воскликнул Давид. — Я думал, ты через кровавые реки меня перенесешь, а ты ручейка испугался?

Давид ударил коня стременами и сломал ему ребро. Конь рассердился.

— Что ты наделал, сумасброд сасунский? — вскричал он. — Ты сломал мне ребро! Вот я тебя сейчас подниму, зашвырну на солнце, и ты сгоришь!

— Ну, ну! — сказал Давид. — Я рожден от воды. Я к тебе под брюхо юркну!

— А я спущусь на землю, ударю тебя о камни, и ты разобьешься!

— Ну, ну! Я рожден от огня. Я к тебе на спину вспрыгну! Тут Конек Джалали присмирел.

— Ах, сумасброд сасунский! — сказал он. — Ради твоего покойного отца я тебя прощаю. Ты забыл наставление твоей бабушки? Ты не видишь, что я стою у Молочного родника? Попей воды и на мое сломанное ребро чуточку брызни.

Тут только Давид понял свою ошибку. Тотчас же слез он с Джалали, в глаза его поцеловал, смочил ему бок ключевою водой и пустил пастись. Ключевая вода была целебная — в одно мгновенье зажило ребро у коня. Давид напился воды, лег у родника и уснул.

Конек Джалали загородил от солнца вспыльчивого своего ездока.

Через час проснулся Давид, и что же он увидел? За это время он так в теле раздался и так стал могуч, что шлем слетел у него с головы, с ног сапоги соскользнули, пояс валяется на земле, ворот кафтана не застегивается.

Встал Давид, из шлема выбросил семь пудов хлопка, и тогда шлем впору ему пришелся. Потом из сапог выбросил семь пудов хлопка, и тогда сапоги пришлись ему по ноге. А когда он меч-молнию к поясу привязал, оказалось, что меч едва доходит ему до колен.

Давид поднял отцовскую палицу, словно то не палица была, а перышко, вскочил на коня погнал его к железному столбу, выхватил меч и на скаку перерезал столб. Обернулся Давид, смотрит: верхняя, отсеченная часть столба не упала, висит на нижней — так стремительно рассек его молния-меч. Давида зло взяло на себя, и он воскликнул:

                              Ах, ноги мои! Не несли б меня на Цовасар,
                              Уж лучше б рука нанести не сумела удар,
                              Когда одним махом не рассекла Порцакар!
                              Пусть лучше навеки, навеки затмится мой взор,
                              Не видеть бы только бесславье мое и позор!
                              Отчизне моей любимой грозят полон и разор!

Вдруг, откуда ни возьмись, налетел, вертя хвостом, буйный ветер-дракон, опрокинул Порцакар и вдаль полетел. Только тут удостоверился Давид, что его меч рассек железный столб пополам, воспрянул духом и начал себя подбадривать:

                              Нет, не слабейте, ноги мои,
                              Раз донесли меня на Цовасар!
                              Нет, не слабейте, руки мои,
                              Коли нанес я грозный удар!
                              Зоркими будьте, очи мои,
                              Коли повержен мной Порцакар.

Такими словами Давид подбодрил себя и воодушевил, а затем погнал коня к полю брани, остановился на вершине холма, посмотрел вокруг, видит: звездам небесным есть счет, травам полевым есть счет, Мсра-Меликовым воинам нет счета. Шатры его белели от склонов Цовасара до Батманского моста.

Давид был смельчак, но и в сердце к смелым закрадывается страх. Вид мсырской несметной рати привел в трепет Давида, и он заколебался.

— Ой-ой-ой! Как же я буду с ними воевать? — воскликнул он. — Если бы даже они превратились в камыш, а я — в косца, мне все равно бы их не скосить. Если бы даже они превратились в хлопок, а я — в огонь, мне все равно бы их не опалить. Если бы даже они превратились в осенний суховей, а я — в ветер с юга, мне все равно бы их не разметать по оврагам. Если бы даже они превратились в новорожденных ягнят, а я — в голодного волка, мне все равно бы их всех не перегрызть. Господи Боже! Как же я буду воевать с этим бесчисленным войском?

Почуял Конек Джалали, что дрогнул Давид, и заговорил человечьим голосом:

— Не смущайся, Давид, и не бойся! Сколько посечешь ты своим мечом, столько же смету я своим хвостом. Сколько переколотишь ты палицей, столько же подавлю я своими копытами. Сколько ты спалишь огнем меча-молнии, столько же я сожгу пламенем, пышущим из ноздрей моих. Сколько повалит твой Ратный крест, столько же развеет ветер, что подымется от моего бега. Не бойся, Давид! Как скоро зной тебя сморит, как скоро ты утомишься, я подыму тебя на Цовасар, к Молочному роднику. Там ты ключевой воды напьешься, отдохнешь, свежих сил наберешься, и тогда я снова помчу тебя на ратное поле.

Слова Джалали вдохнули бодрость в Давида. Он собрался с силами и хотел было ринуться в бой, но вдруг призадумался и сказал себе: «Еще раз взгляну на Сасунские горы, а там и в бой вступлю». Погнал он коня к Богородице-на-горе, окинул взглядом сасунские кручи, глубокие теснины, деревья и цветы Цовасара, сердце у него дрогнуло, и он запел:

                              Эй вы, цовасарские чистые родники
                              С целебной и вкусной водою! Прощайте! Мир вам!
                              Меня будет жажда томить в смертельном бою,
                              А вы серебром холодным сверкайте. Мир вам!
                              И вы, моего Цовасара родного цветы,
                              И вы, быстролетные вольные ветры, - мир вам!
                              Мне в жаркой и грозной битве нынче гореть,
                              А вы все так же прохладою вейте. Мир вам!
                              Высокие горы, Сасунские горы мои!
                              Кровавый бой мне сейчас предстоит. Мир вам!
                              Быть может, за вас я и голову нынче сложу,
                              А вы держите голову выше. Мир вам!

Попрощался Давид с родными Сасунскими горами и уже собрался ударить на врага, но передумал и решил по старинному сасунскому обычаю сначала предупредить врага, а потом уж на него ударить.

Поднялся он на вершину ближнего холма и крикнул мсырскому войску:

                              Кто спит - скорее пробудись,
                              Не спишь - в доспехи облачись,
                              Облекся - так вооружись.
                              Оружье взял - седлай коня
                              И в бой, доспехами звеня!
                              Эй, мсырцы, слушайте меня,
                              Смотрите: я иду на рать.
                              Я не позволю вам болтать,
                              Что я подкрался к вам, как тать.

Предупредил Давид врага, а потом мысленно помолился:

«О, землю и море сотворивший, небосвод воздвигнувший, плоды нам дарующий Бог! Ты мелководному ручью подаешь силу врезаться в многоводную реку, — подай же силу и мне врубиться в орду Мсра-Мелика!»

Тут Давид стремглав пустился вниз по склону горы и, словно молния, падающая с грозового неба, обрушился на мсырское войско... То туда, то сюда помчится, направо рубнет, налево рубнет, крутится среди вражьего войска, подобно тому как вихрь-дракон крутится в дорожной пыли. И так он рубил, и громил, и громил, и громил до полудня.

Истребил Давид столько же, сколько Конек Джалали.

Пыль столбом поднялась, занавесила небо. Солнце затмилось. Один лишь Давидов меч-молния сверкал в пыльном тумане.

В полдень бурные потоки крови унесли тела мсырских воинов к Батманскому мосту и свалили в реку.

Половина мсырского войска была разбита. Осталась еще половина. Среди уцелевших оказался седой старик. Ему хотелось остановить кровопролитие, и он, пробивая себе дорогу копьем, направился к Давиду.

— Пустите меня! — кричал он. — Я говорить с Давидом намерен!

А Давиду издали послышалось: «Давид — мерин». Оскорбился Давид, остановил коня и крикнул старику:

— Старик! Почему ты меня называешь «мерин»? А мсырский старый воин ему на это ответил:

— Драгоценный ты мой Давид! Ты ослышался. Я сказал: «Я говорить с Давидом намерен».

— О чем же ты хочешь со мной говорить, дедушка?

— Скажи ты мне, ради Бога, Давид: за что ты нас громишь, что мы тебе сделали?

— А я вовсе не хотел вас громить, — отвечал Давид. — Мсра-Мелик объявил мне войну — как же мне не воевать?

— Чудной ты парень, как я погляжу! — молвил мсырский старик. — Войну тебе объявил Мсра-Мелик, а ты с нами воюешь? В чем пред тобой провинились эти несчастные, горемычные люди? Каждый из них — единственный источник света в домашнем их очаге, каждый из них — единственный кормилец в семье. Кто оставил престарелых родителей, кто — молодую невесту, кто — детей-сирот. Мсра-Мелик всех нас силком погнал на войну. Он и есть враг Сасуна. Коли охота тебе воевать, так воюй с ним.

— А ведь ты правду молвил, старик! — рассудил Давид. — Но где же Мсра-Мелик? Зачем он привел сюда такую несметную силу? Чего ему надо от меня, чего ему надо от вас?

— Мсра-Мелик спит у себя в шатре. Во-он его шатер! Большой, зеленый...

— А почему полотнища его шатра то подымаются, то опускаются? — приглядевшись, спросил Давид.

— К верху его шатра привешено семь пудов свинца, — отвечал старик. — Когда Мсра-Мелик выдыхает воздух, свинец поднимается, а вместе с ним поднимается и весь шатер; когда же вдыхает, свинец опускается прямо ему на губы, а вместе со свинцом опускается и весь шатер.

Помчался Давид и на всем скаку осадил коня у зеленого шатра. Вход в шатер охраняли два могучих пахлевана. Семь девушек пятки Мсра-Мелику чесали. У изголовья сидела Исмил-хатун. В шатре был постлан богатый ковер.

— Разбудите Мсра-Мелика — пусть он выйдет ко мне! — громким голосом сказал пахлеванам Давид.

— Мы не смеем его будить, — отвечали пахлеваны. — Проспит он семь дней. Три дня прошло, осталось четыре. По прошествии четырех дней он сам проснется.

— Не стану я ждать, пока он проснется, пока перевернется! — крикнул Давид. — Несчастных, горемычных людей собрал, согнал на войну, а сам лежит и спит! Разбудите его! Коли смерти на него нет, так я ему — смерть, коли ангел еще не приходил по его душу, так я по его душу пришел! Я его так усыплю, что он во веки веков не проснется.

Пахлеваны накалили вертел и приложили к ногам Мсра-Мелика. Мсра-Мелик зевнул:

— А-а-а!.. Матушка! Девушки плохо мне постель постелили. Меня блоха укусила.

Сказал и опять захрапел.

Тогда пахлеваны накалили лемех от плуга и приложили к ногам Мсра-Мелика.

Мсра-Мелик перевернулся на другой бок:

— А-а-а!.. Матушка! Девушки плохо мне постель постелили. Меня клоп укусил.

— А, да ну, какая там еще блоха, какой там еще клоп! Вставай, Мсра-Мелик! — громовым голосом вскричал Давид. — Я за тобой приехал! Вставай, будем биться не на жизнь, а на смерть!

Мсра-Мелик закряхтел, зевнул во весь рот, одной рукой правый глаз открыл, другой рукой — левый, взглянул — и что же он видит?

Перед шатром Давид, весь в крови, на боевом коне сидит.

Подивился Мсра-Мелик.

— Кто ты таков? — спросил он.

— Я — Давид, сын Львораздирателя Мгера. Ты меня вызвал на бой — вот я и пришел. Вставай!

Мсра-Мелик залился хохотом:

— Ха-ха-ха-ха! Это ты, косноязычный Давид? Давно ли ты научился верхом ездить?.. Прочь отсюда, щенок! Можешь хвастаться: «Я, дескать, подъехал к шатру Мсра-Мелика, звал его, а он струсил — не вышел». И то для тебя слишком большая честь.

— Кто прежде времени смеется, тот потом плакать будет, — заметил Давид. — А теперь вставай. Сразимся!

Мсра-Мелик опять закатился хохотом.

— Эх ты, заика несчастный! Ну куда тебе со мной сражаться? Если мне тебя на завтрак подадут, то на обед ничего не останется; если мне тебя на обед подадут, то на ужин ничего не останется.

— Вставай, вставай! — прикрикнул на него Давид. — Я тебе и завтрак, и обед, и ужин, да еще твои поминки в придачу.

Тут Мсра-Мелик дунул изо всех сил — он воображал, что Давид сейчас так и покатится, словно перекати-поле. От его дыха шатер в семи местах разорвался, травы с корнем выдернулись, с пылью смешались, несколько деревьев сломалось, камни покатились — только Давид неподвижно сидел на коне. Испугался Мсра-Мелик и заговорил по-другому:

— Давид! К чему торопиться? Слезь с коня, зайди ко мне в шатер, мы с тобой поедим, отдохнем, а потом выйдем из шатра и сразимся.

— Не сойду я с коня, — отвечал Давид. — Ты несчастных, горемычных людей на верную смерть сюда пригнал, они сейчас гибнут напрасно, а мы с тобой прохлаждаться будем? Нет, выходи на бой! А там что Господь даст!

Тут к Давиду Исмил-хатун подошла.

— Давид, родной мой! — сказала она. — Ты нынче долго сражался, устал. Сойди с коня, покушай, отдохни, а сражаться будете потом.

Так слезно просила она Давида, что он сдался на уговоры и начал слезать с коня. Джалали на дыбы — не дает Давиду сойти.

А дело-то в том, что по приказу Мсра-Мелика и его матери при входе в шатер была выкопана глубокая-глубокая яма, а сверху богатым ковром прикрыта, чтобы Давид, проходя в шатер, в эту яму свалился. Исмил-хатун долго языком молола, долго уговаривала, упрашивала Давида, наконец стащила-таки его с коня. Рассердился Конек Джалали, взвился на дыбы и поскакал к Цовасару.

Как только Давид вошел в шатер, как только левой ногой ступил на богатый ковер — бух! — так в яму и ухнул.

— Прахом ты был и в прах возвратишься! — прорычал Мсра-Мелик, лег и опять заснул.

...В ту ночь приснился Горлану Огану сон: звезда Мсыра горела ярко, звезда Сасуна угасала. Горлан Оган в ужасе проснулся.

— Вставай, жена, вставай! — сказал он. — Я видел во сне: звезда Мсыра горела ярко, звезда Сасуна угасала. Это значит: Давид в беде.

Сарья-ханум обиду на Давида затаила в сердце.

— А, чтоб тебя! — проворчала она. — Спишь ты в свое удовольствие, а сны за других видишь и мне спать не даешь!

Лег Горлан Оган, заснул, опять сон увидел и пробудился.

— Вставай, жена! Опять мне привиделся сон: звезда Мсыра восходила, звезда Сасуна заходила. Это значит, что Давид стал еще ближе к смерти.

Сарья-ханум разозлилась:

— Будь ты неладен, глупец! Чего тебе не спится? Давид сейчас где-нибудь пирует, а ты мне спать не даешь!

Горлан Оган снова заснул и снова проснулся.

— Вставай, жена! Звезда Мсыра поглотила звезду Сасуна. Это значит: убили Давида. Вставай, зажги светильник.

Обозлилась Сарья:

— Полно тебе, старик, сны рассказывать! Дай мне поспать спокойно.

Оскорбился Горлан Оган, ударил жену в бок и сказал: — Ты — чужачка, не болит у тебя сердце за Сасунское царство. Вставай и зажигай светильник, а не то...

Сарья встала с ворчаньем, зажгла светильник, принесла Огану доспехи и оружие.

Горлан Оган завернулся в семь буйволовых шкур, а чтобы не лопнуть от собственного крика, обмотал себя семью цепями, какими связывают буйволов, впряженных в один плуг, затем пошел в конюшню и, войдя, положил руку на спину белого коня.

— Белый конь! Когда ты домчишь меня до того места, где бьется Давид?

Белый конь пригнулся, на брюхо упал.

— К полудню, — отвечал он.

— Пусть тебе впрок не пойдет мой корм! Что я к полудню там застану? Бой Давида или его смерть? — сказал Оган и положил руку на спину красного коня. — Красный конь! Когда ты домчишь меня до поля битвы?

Красный конь пригнулся, на брюхо упал.

— К утру, — отвечал он.

— Пусть тебе впрок не пойдет мой корм! Что я поутру там услышу?

Давида победный клик или Давида предсмертный крик? — сказал Оган и положил руку на спину вороного коня. — Конь вороной! Когда ты домчишь меня до того места, где бьется Давид?

Вороной конь не пригнулся, не упал на брюхо.

— Ступи в стремя левой ногой, и если сумеешь удержаться, то, прежде чем ты правую ногу над седлом занесешь, я тебя до поля боя домчу.

Поцеловал Горлан Оган вороного коня в лоб, вскочил — и конь духом домчал его до Цовасара. На самой вершине Оган остановился и огляделся по сторонам. Конек Джалали издали Давидова дядю увидел, заржал, подбежал. Глаза у коня полны были слез.

Испугался Горлан Оган.

— Ох-ох-ох! — простонал он. — Неужто Давида убили, а конь на Цовасар убежал?

Сошел Горлан Оган с коня, железною цепью привязал себя к дубу, чтобы собственный голос его не унес, и закричал:

                              Эй, Дави-ид!
                              Давид, Давид, э-э-эй!..
                              Где же ты? Я гляжу окрест
                              И прошу: призови Ратный крест,
                              Богородицу-на-горе,
                              Помолись: "Хлеб, вино и Господь,
                              Помогите врага побороть".
                              Эй, встряхнись, - воззови, помолись!
                              Давид, Давид, э-э-эй!..

Голос Горлана Огана прокатился по горам и долам и наконец, грохоча, рокоча, достиг Давидова слуха. Давид, скрученный и перекрученный железными цепями, сидел в преглубокой яме.

— Эге! — сказал он. — Это дядин голос!.. Сказал и воззвал:

                              Хлеб, вино, всемогущий Господь!
                              Богородица-на-горе!
                              На плече моем Ратный крест!
                              Помогите врага побороть!

Воззвал Давид, встряхнулся, порвались на нем железные цепи, выскочил он из ямы, предстал перед Мсра-Меликом и сказал:

— Ну что, Мсра-Мелик?.. Будем мы с тобой на заре по-честному драться иль нет?

Мсра-Мелик онемел со страху. Он не смел подойти к Давиду.

Вышел Давид из шатра, туда-сюда — нет Конька Джалали. Побежал за ним Давид на Цовасар. Горлан Оган издали увидел его, позвал:

— Эй ты, сумасброд сасунский, иди сюда! Здесь твой Конек Джалали!

Давид приблизился к дяде, руку ему поцеловал, поблагодарил. А Конек Джалали был обижен, держался поодаль. Давид издали просил его, молил. Наконец конь смилостивился и подпустил к себе хозяина.

Сел Давид на Джалали и сказал:

— Ну, дядя, теперь ты поезжай в Сасун, а я помчусь на бой!

Давид погнал коня к Молочному роднику, убил там дикого барана, зажарил, съел, воды напился, лег спать, проспал до утра, на заре помчался к ратному полю, осадил коня у шатра Мсра-Мелика и крикнул:

— Вставай, Мелик! Вчера ты меня обманул, бросил в яму. Что мы будем делать сегодня?

Точно обвал в горах, прогрохотал голос Давида. Конек Джалали выпустил из ноздрей столбы огня. Меч-молния грозно засверкал на солнце.

Вышел Мсра-Мелик из шатра и сказал:

— Давид! Давай помиримся! Я тебе дань стану платить, стану твоим подданным, только не нужно сражаться!

— Мы должны не мириться, а биться! — отрезал Давид.

Тут Мсра-Мелик убедился, что на мир Давида ему не склонить.

— Давид! — сказал он. — Как же мы будем друг друга бить — как попало или по очереди?

— Хочешь — как попало, хочешь — по очереди, — отвечал Давид.

— По очереди, — решил Мсра-Мелик.

— Будь по-твоему, — согласился Давид.

— Давид! А чей первый удар — мой или твой?

— Твой, Мелик, — отвечал Давид. — Первые три удара пусть будут твои. Я — сирота, обо мне плакать некому. А у тебя жена, мать, сестра. Коли я тебя, дай-то Бог, убью, они будут о тебе плакать. Ты мой старший брат, ты родился раньше меня, значит, первые удары — твои. Начинай!

Давид стал на середине Леранского поля.

Взял Мсра-Мелик свою трехсотпудовую палицу, сел на каракового жеребца-шестинога, доскакал до Батманского моста, поворотил коня, разогнался, налетел и ударил — трах!..

Земля разверзлась, пыль поднялась и занавесила небо. Солнце затмилось.

— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился! — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы тебя кормили да холили, а убили одним ударом!

Но тут из пыльной мглы донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Ты только первый удар нанес? Наноси второй!

Пыль улеглась. Смотрит Мсра-Мелик — Давид преспокойно сидит на коне. Подъехал к нему Мсра-Мелик и сказал:

— Давид! Давай помиримся! Я тебе дань стану платить, стану твоим подданным, только давай помиримся.

— Так я тебе и поверил! — молвил Давид. — У нас с тобой вражда старинная. Наноси удар!

— Э-эх!.. — воскликнул Мсра-Мелик. — Я слабый разгон взял и размахнулся не изо всей силы-мочи.

На этот раз Мсра-Мелик до Диарбакира доскакал, поворотил коня, разогнался, налетел и ударил — трах!..

От взмаха его палицы земля потряслась и в семи местах треснула. Заклубилась пыль и занавесила небесный свод. Ночью не было видно луны, а днем — солнца. Два дня и две ночи закрывали Давида облака пыли.

— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился, — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы его растили и кормили зря: сумасшедший он, пришлось его убить.

Но тут из пыльной мглы донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Наноси последний удар!

Осатанел Мсра-Мелик.

— Э-эххх!.. — воскликнул он. — Опять я слабый разгон взял и размахнулся не изо всей силы-мочи. Сейчас ты увидишь, Давид!..

Доскакал Мсра-Мелик до Мсыра, поворотил коня, взмахнул трехсотпудовой палицей, вот уж он мчится, мчится, мчится, примчался, ударил — тррраххх!

Гул удара слышен был на протяжении сорокадневного пути, земля потряслась, поле растрескалось в сорока местах. «Это — землетрясение!» — подумали мсырцы. Облака пыли клубились до самого небосвода, затуманили его, занавесили. Три дня и три ночи не было видно ни солнца, ни луны. Три дня и три ночи закрывала Давида пыльная тьма.

— Прахом ты был, Давид, и в прах возвратился, — сказал Мсра-Мелик. — Вот только жаль, что мы его кормили, растили зря: непокорная он голова, вот и пришлось мне палицу в ход пустить и прикончить его.

Но тут из-за густых облаков пыли донесся голос Давида:

— Нет, Мелик, я еще жив! Теперь мой черед. Эй, берегись!!! Рассеялась пыльная тьма.

Смотрит Мсра-Мелик — Давид на Коньке Джалали, точно крепость, высится средь Леранского поля.

У Мсра-Мелика лицо пожелтело от страха, губы задрожали, ноги подкашивались.

Исмил-хатун на коленях подползла к Давиду.

— Давид! Мелик — твой брат! Не будь братоубийцей! — сказала она.

— Исмил-хатун! — молвил Давид. — Когда Мелик наносил удары, почему же ты не сказала: «Мелик! Давид — твой брат!».. А теперь, когда пришел мой черед, Мелик стал мне братом? Нет, на небе есть Бог, а на земле — закон. Три удара нанес мне Мелик, три удара нанесу ему я.

Но тут взмолился сам Мсра-Мелик:

— Давид, прошу тебя, отпусти меня на семь часов! Я полежу у себя в шатре, отдохну, а потом ты нанесешь мне удар.

— Ступай! — молвил Давид.

Мсра-Мелик пошел к себе в шатер, залез в яму, вырытую для Давида, навалил на себя сорок буйволовых шкур, сорок жерновов, все свои доспехи, всю свою постель и крикнул из ямы:

— Давид! Теперь твой черед. Бей! Приблизился Давид, оглядел яму, сказал:

— Как видно, наши предки не зря говорили: «Не рой яму другому, сам в нее попадешь».

Давид разгадал коварство Мсра-Мелика, но это не остановило его. Он произнес: «Хлеб, вино, всемогущий Господь!..» — сел на Джалали, погнал его на Цовасар, выхватил из ножен меч-молнию, поворотил коня, взял разгон, налетел, вот-вот ударит... Но тут наперерез Давиду выбежала Исмил-хатун, грудь свою обнажила.

— Давид! — сказала она. — Я вскормила тебя сладким своим молоком, подари мне за это свой первый удар!

Давид меч опустил, поцеловал клинок, приложил меч ко лбу и сказал:

— Матушка! Ты вскормила меня сладким своим молоком, не дала Мсра-Мелику меня в Мсыре убить, когда я был еще мал... Я дарю тебе первый удар!

Снова Давид погнал коня, доскакал до Цовасара, поворотил коня, взял разгон и, взмахнув мечом-молнией, налетел, чтоб ударить... Но тут сестра Мсра-Мелика выбежала наперерез Давиду.

— Давид! — сказала она. — Когда ты был маленьким, я тебя нянчила, играла с тобой, — подари мне этот удар!

Давид опустил меч, поцеловал клинок, приложил меч ко лбу и сказал:

— Сестрица! Я дарю тебе этот удар. Остался один, и теперь один Бог властен помочь мне!..

Снова Давид погнал коня к Цовасару, поворотил его, разогнался, и вот он уже, сверкая среди туч мечом-молнией, мчится, мчится, мчится...

Исмил-хатун девушкам своим велела:

— Играйте на бамбирах, бейте в бубны, берите платки, пляшите, платками машите, пляшите веселей, чтоб Давид загляделся на вас: он молодой, холостой, уставится на вас, ударит слабо и Мелика не убьет.

Девушки заиграли на бамбирах, стали бить в бубны, стали плясать, весело плясали...

«Это они для меня, — смекнул Давид, — чтобы я загляделся и слабо ударил...» Так подумал Давид и воззвал:

                              Хлеб, вино, всемогущий Господь!
                              Богородица-на-горе!
                              На плече моем Ратный крест!

Воззвал и ударил. Все сорок жерновов расколол, все сорок буйволовых шкур разрубил, рассек Мсра-Мелика от головы и до ног, и меч-молния на семь аршин врос в землю, дошел до черных вод.

Мсра-Мелик крикнул из ямы:

— Давид! Я здесь! Наноси второй удар!

— Нет, — отвечал Давид, — честный воин бьет один раз. Я знаю, что ты здесь! А ну, сделай милость, встряхнись, а мы поглядим: здесь ты или уже там!

Встряхнулся Мсра-Мелик.

И развалился на две части.

Околел Мсра-Мелик.

Открыли яму и вытащили оттуда обе половины мертвого тела.

— Исмил-хатун! — молвил Давид. — Мелик наполовину сын моего отца, а наполовину твой сын. Половину его я похороню в Сасуне, а другую половину ты увезешь и похоронишь у себя в Мсыре.

Мать и сестра Мсра-Мелика плакали и вопили над мертвецом, лица себе в кровь царапали, горючие слезы лили.

Наконец Исмил-хатун отерла слезы и обратилась к Давиду с такою речью:

— Давид! Ты убил Мсра-Мелика... Но ведь и ты мой сын. Женись на жене Мсра-Мелика, бери себе и Сасунское и Мсырское царство.

— Нет, матушка, — отвечал Давид. — Мсырская царица женой мне не будет, Мсыр родиной мне не станет, так же как Мсра-Мелик не стал мне братом. Хочешь, живи в Сасуне. Я буду беречь тебя, как родную мать.

— Нет, Давид, не стану я жить в Сасуне, — молвила Исмил-хатун.

— Воля твоя, — молвил Давид. — Поезжай в Мсыр. Мсырская земля — твоя, живи спокойно.

Давид вскочил на коня, поскакал ко мсырскому войску, призвал всех уцелевших ратников и военачальников и повел с ними такую речь:

— Слушайте меня, мсырские ратники, слушайте меня, мсырские военачальники! Всем вам я волю даю: идите туда, откуда пришли. Воротитесь в родной ваш край, разойдитесь по домам, отдохните и помолитесь за меня и за упокой души родителей моих.

В ответ со всех сторон раздались голоса:

— Давид! Правда ли, что Мсра-Мелик убит?

— Нет больше Мсра-Мелика, — отвечал мсырцам Давид. Возрадовались мсырцы.

— Давид! — сказали они. — Будь всегда юным, цветущим, а твой меч да пребудет острым!

— Пусть тебе всюду сопутствует удача!

— Даруй ему, Господи, долгие дни!

— Отцу и матери — царство небесное! Поблагодарил их Давид и сказал:

— Ступайте домой, люди бедные, горемычные! Ступайте домой, хлебопашцы, ремесленники, воины пешие и конные! Ступайте отдохните! Сами живите мирно и нам мирно жить не мешайте. Ваша страна — вам, наша страна — нам. Пашите вашу землю, а мы будем свою землю пахать. Жните вашу ниву, а мы будем свою ниву жать. Ешьте ваш хлеб, а мы будем свой хлеб есть. Будем жить в мире. Вред происходит не от мира, а от войны. Идите же с миром! Прощайте! Но да будет вам ведомо: если какой-нибудь другой Мсра-Мелик погонит вас на войну, то, хотя бы я, Давид Сасунский, Конек Джалали и меч-молния были в глубокой яме, под сорока жерновами, мы достойно вас встретим и разобьем в пух и в прах!

Исмил-хатун вместе с остатками своего войска возвратилась в Мсыр.

Мсырские данники и военачальники, бывшие с Мсра-Меликом в союзе, вместе со своими войсками на все четыре стороны двинулись и везде славословили Давида.

— Давид Сасунский исполнил завет отца своего, — говорили они. — Родной Сасун освободил, мир миру принес!

Кери-Торос разил вражью сечь, как вдруг до него долетела весть, что Давид Мсра-Мелика убил. Тут Кери-Торос бой прекратил, кликнул своих ратников и вместе с ними двинулся на Леранское поле.

Давид и Кери-Торос еще издали друг друга увидели, окликнули, съехались.

Кери-Торос поцеловал Давида в лоб, Давид поцеловал дяде руку, и они вместе отправились в Сасун.

Ни добычи, ни пленных они с собой не везли.

Давид пол-Мсра-Мелика схоронил на Леранском поле, отрезал у него правое ухо, погрузил на арбу и повез в Сасун — Пачкуну Верго в подарок.

Сасунцы взобрались на кровли — поглядеть, что за войско подходит к городу. Вопли и стоны огласили Сасун. Люди подумали, что это идет мсырское войско — Сасун разорять, жен и дев в полон угонять.

Но тут вошли в Сасун два глашатая, поднялись на крепостную стену и крикнули:

— Эй, сасунцы! Что вы подняли вой, что вы плачете плачем? Сюда идет Давид. Он наголову разбил мсырское войско, Мсра-Мелика убил и теперь возвращается восвояси.

Весь народ возликовал и повалил навстречу Давиду. Путь ему цветами усеяли, ковры расстелили и с песнями, с плясками повели на главную площадь. По дороге целовали Конька Джалали в окровавленные ноздри, целовали окровавленные доспехи и оружие Давида, плакали от радости, смеялись, вновь и вновь целовали, вновь и вновь, вновь и вновь, и кричали, кричали:

— Слава Давиду, достойному сыну Сасуна!..

— Слава Давиду, достойному сыну Львораздирателя Мгера!..

— Давид! Ты наш освободитель!..

— Давид! Век живи, золотой ты наш!..

— Тысячу лет живи!..

— Коль трудился — будь сыт, а и не трудился — все равно будь сыт!

В Сасуне один Давид — и сто тысяч его благословляющих уст! Давид концом копья поднял с арбы Мсра-Меликово ухо и швырнул его дяде Верго:

— Дядя Верго! Ты просил, чтобы я привез тебе от Мсра-Мелика подарок. Ну вот я и привез. Если в силах ты его поднять, носи на здоровье!..

Сасунцы нагрели семь котлов воды. Давид вымылся, вымыл коня, соскреб с него кровавую грязь войны, причесал его, в конюшню отвел и засыпал в кормушку семь пудов ячменя.

Затем пошел к своей знакомой старухе, выпил бочку вина, лег, заснул и проспал три дня кряду, а когда проснулся, то увидел, что в изголовье у него сидит старуха.

— Доброе утро, Давид! — сказала она. — Каково спалось? Всё ли ты в добром здоровье?

— Нанэ! — молвил Давид. — У меня матери нет — ты заменила мне мать. Отныне что ни повелишь, всё исполню.

— Давид, солнышко ты мое ясное! — сказала старуха. — Ты уже взрослый, ты заменил нам Львораздирателя Мгера. Иди к дяде, вели ему открыть престольную палату и займи отцовский престол.

Пришел Давид к дяде, сказал:

— Дядя Оган! Открой мне престольную палату — я сяду на отцовский престол.

— Открою, милый, открою! — молвил Горлан Оган. — Кому же еще и сидеть на престоле, как не тебе? Светоч Сасуна потух, а ты его вновь зажег. Носи на счастье Мгеровы доспехи и оружие, скачи на отцовском Коньке Джалали, тебе — престол твоего отца, и слава его — тебе!